Статья священника Василия Ксенофонтовича Владимирского «Ардатовские дудки» вышла в 8-м томе альманаха «Нижегородский сборник», издаваемого Нижегородским губернским статистическим комитетом под редакцией А.С. Гациского в Нижнем Новгороде, в 1889 году.

Василий Ксенофонтович был Благочинный Ардатовского уезда Нижегородской области, член губернского собрания. Жил в селе Большое Череватово со всей своей семьей. Умер в 1905 году.

Ардатовские дудки

Когда в морозную и ясную зимнюю ночь вы будете подъ­езжать к селу Череватову, по дороге от Арзамаса, т. е. с северо-восточной стороны, – ваше внимание, еще версты за две до села, будет привлечено одним нерядовым явлением: три четверти горизонта перед вами к югу и западу освещены множеством дальних огней, как будто перед вами вдали большой город, а в нем какой-то праздник, иллюминация, или как будто по этим холмам раскинут обширный военный стан, и горят бесчисленными точками ночные костры… Вы невольно спрашиваете: Что это такое? «Дудки, барин», отвечает лакони­чески возница.

Когда на другой день вы отправитесь из Череватова в Ардатов или в Саров, т. е. на север или на юг, вы опять увидите непривычные виды: там и сям, по холмам, на белой пелене стоят коричневые пятна; на них соломенные щиты, подле щита дымится огонек; подле огонька колодезь или нечто подобное, стоит тут человек в охряной одежде и вертит ручки вала. Что это такое? опять вопрошаете вы, – и полу­чаете тот же ответ: «Дудки, барин». Что такое дудки – допра­шиваетесь вы. «Рудни значит. Товар роют».

В объяснение этих лаконических ответов надобно ска­зать вам, что это местные технические термины. Они означают, что вы находитесь в центре довольно значительной местности, на которой добывается чугунная руда, по местному названию – «товар».

Череватово – большое базарное село Ардатовского уезда. в 18 верстах от Ардатова, в 18 же верстах от Сарова и в 18 верстах от Илёвского чугуноплавильного завода, в 50 вер­стах от Арзамаса и верстах в 60 от Темникова. Оно распо­ложено на обширной, плоской покатости, на мысу, при слиянии двух небольших речек Силевки (с востока) и Вичкинзы (с севера), которые, слившись, отправляются на юг, к селу Дивееву и Дивеевскому монастырю, а затем к Сарову ^[1]). Слово «отправляются» надобно оговорить: летом и зимою обе речки находятся «на спокое» за неимением воды, в дождливую осень кое-как «текут», а около Пасхи с неделю «бурлят» что твой Терек. Окрестные поля очень скудные, состоят из песчанистого подзола, который очень скупо вознаграждает труды па­харя. Лугов очень мало, поэтому скотины много завести нельзя, от этого и навозу мало, а потому и удобрение недостаточно. А на нашей земле без навозу чего ждать? Череватово и окрестные деревни с половины зимы кормятся «с крючка», т. е. с базарных весов «купленным» хлебом. Где же берут денег на хлеб? А вот в этих «дудках», на этой «рудне», рытьем и перевозкой «товара», т. е. чугунной руды с окружающих Череватово полей. Наш хлеб родится не на земле, а под землей; наше питье не вода – а руда. Весь приход череватовский — село Череватово и дер. Малое Череватово – 2027 душ обоего пола (991 м. и 1036 ж.), дивеевского прихода деревни Князь-Иваново и Вертьяново, жи­тели села Канерги и Осиновки отчасти, кормятся от рудни: копанием, подсеванием и перевозкой руды на заводы.

Местность, по которой разбросаны рудные местонахождения, составляет площадь верст шесть длины от запада к востоку, и верст пять ширины от севера к югу. Чугунная руда – товар – не лежит сплошным слоем на одном каком-нибудь месте, а разбросана гнездами, облаками, оазисами. Этим рудным местностям есть, обыкновенно, особые имена, например Мангазея (рудник близ общественного магазина), Быковка, Ближняя Максарка, Дальняя Максарка (по именам близлежащих оврагов). Пьяный, Бушуй и т. д.

Местность, где руда истощилась, вся выкопана, и работа оставлена, рудник покинут, называется «обалы», т. е. место, где и шахты (дудки) и штольни (подходы, цевки) обвалились и засыпались. Время от времени иногда опять открывают работу по обалам, и находят остатки руды между выхолощенными пространствами. У немецких рудокопов (в рудниках с жилами меди) существует поверье, что выработанная жила, оставленная, после опять наполняется рудою, хотя и худшего качества. В доказательство указывают на случаи, что в жиле напр., которую почитают новою, вдруг обретается заплывшая в руде кирка, забытая и оставленная древним рудокопом. Нет ли подобной палингенезии в наших рудниках, в наших «обалах», — я ничего от рудокопов дознать не мог. Ни да ни нет. «Может… говорят – вон и камни растут!» – все что ответит рудокоп. Эти обалы или брошенные рудники в начале лета представляют местности настолько же красивые, сколько некрасивы рудники вообще зимою и летом. Благодетельная рука матери природы спешит загладить следы рудокопа. Рудня,— это местность, изрытая жилами, оврагами и буераками; груды глины, песку, каменных обломков, кое-где разве торчит полынь или качается куст чернобыльника. Это ровно местность между осажденною крепостью и траншеями осаждающего: вот тут лопнула бомба и вырыла эту яму: этот бугор – могила десятка бойцов; вот начало мины… И все это окрашено желтым, коричневым, охряным оттенками краски далеко не ароматического запаха. Обал – напротив, там природа уже вступает в свои права; по коричневому фону расстилается полупрозрачная сеть трав; оставленные, обрушившиеся, заваленные дудки образуют воронки_; аршина в два в диаметре и полтора глубины; многие из них с начала весны полны водою и блестят словно маленькие озера; сквозь зелень, убирающую скаты воронки, вылезают цветы; в сухих воронках летом — цветет ягодник, ароматическая ромашка, пыжится мордовник.

Но долго еще лежать этим местам в запустении! Близ деревни Князь-Иванова обал, бывший недавно пахотным полем, потом обращенный в рудню, потом, по истощении, брошенный, ныне понемногу опять обращается в пахотное поле. Для этого пашня все ближе и ближе окружает ближайшую воронку; камни, но мере выкапывания, сбрасываются в воронки; вспаханная после долгого отдыха почва, смесь прежнего пахотного слоя с песком, глиною и мелкими камешками, сильно унавоживается и, год за годом, –круг около дудки постепенно съеживается, и она, наконец, заваливается, сравнивается с поверхностью поля и исчезает в зелени посевов. Но здесь благоприятствуют условия местности. Деревня близко: как свободный денек, хозяин загона собирает камни, заваливает дудку, везет навоз — недалеко! Другое дело дальние обалы. Если бы вся рудная местность принадлежала одному владельцу, и, притом, с капиталом и с охотою к сельскохозяйственным занятиям, то, мне кажется, из дальних обалов можно бы все-таки извлечь не­которую пользу; их понемногу можно зарастить лесом. Тогда они со временем стали бы доставлять дровяной лес, или хоть хворост для плетней и пр. Земля сама собою удобрялась бы листом, и, со временем, могла бы быть удобною для пашни или хоть для сенных покосов и производства лесных продуктов. Лучше чем ничего!

Речь о старых выработанных и брошенных рудниках дает нам повод сказать несколько слов об истории рудного промысла в окрестностях с. Череватова. Выше было уже замечено, что скудная почва не в состоянии прокормить жителей, и потому череватовцы всегда прибегали к посторонним отхожим промыслам. В начале настоящего столетия этих промыслов было два: бурлачество и колодезничество. Скажем по нескольку слов о том и другом.

По рассказам стариков о бурлачестве, это было веселое время. В середине великого поста, около Евдокий, приезжал в село некий мытарь, кулак, скупщик живого товара – вербовать рабочих на Волгу, на расшивы…. Сначала, обыкновенно, угощение и поклон начальству села; потом выставка миру пра­вославному. Служитель откупа потирает руки; народ забывает великий пост и начинает широкую масленицу: рядятся, ладятся и пьют; пьют и плошки бьют… Тогда еще в кабаках употреблялись не стаканы, а плошки из глины вроде тех, что употребляются на иллюминации. По тесноте кабака пить выходили на улицу, а плошку — об крышу! Особенно ярые раз­бивали плошку о собственный лоб! Наконец цены установ­лены, артели подобраны, подрядчик отсылает начальству «ворох» золота и серебра — «дачу», т. е. все годовые подати за каждую запродавшеюся душу, выдает кабальным задатки, назначает сроки отправления, пункты отправления и прибытия, сборные пункты и уезжает при разгульных песнях горемык, запродавших волей свою волюшку! По окончании путины бедняки возвращались домой, по большей части с крестом, к скуд­ному хлебу, который собрали кое-как баба с мальчуганом, с утешительной однако мыслью: «Ну, как ни на есть, да хоть оброк заплачен!» Такова история бурлачества. Выходили огром­ные партии в 80–150 человек. Пароходство убило этот раз­веселый промысел, и он стал достоянием вечерних воспоминаний около полштофчика и рассказов, которыми седые герои волжских похождений любят похвастаться перед молодежью.

Другого характера ремесло «колодезничество», — исконное ремесло жителей Череватова. Бурлачество — общее ремесло, исчезнувшее историческое явление; колодезничество — специальное ремесло череватовцев, которое не исчезнет до тех пор, пока существует нужда в колодезях и колодезниках. Как велик район или бассейн, подверженный влиянию череватовского колодезника — не могу сказать наверное. «В Нижнем мы рывали (а за Волгой и Окой?), в Темникове рыли» (а южнее?). Как убран хлеб с поля, колодезники группируются небольшими, но плотными, дружными артелями и бредут во все стороны искать работы… Возвращаются как-нибудь среди зимы, около нового года, с деньжонками, хоть не с большими. В них ядро нынешних рудокопов.

Вся группа так называемых баташовских (по местному «паташовых») заводов в начале текущего столетия пользова­лась собственными рудами, на своих землях добывала руду, своими рабочими. Наши колодезники, вероятно, за недостатком работы, нанимались и там работать в рудне, тем более, что в приемах рудокопа и колодезника много общего. У меня нет под рукой никаких письменных материплов, ни статистических, ни исторических, и потому все, что пишу, я почерпаю из рассказов самих же рудокопов. Если где скажу неточность, прошу извинения, – пишу с чужих речей, «за что купил, за то и продаю». Лет сорок тому назад собственные баташовские рудники начали истощаться. Наши колодезники-рудокопы стали делать свои «пробы» на своих полях и «то­вар» оказался, а возить до Илевского завода — только 18 верст. Таково дескать начало рудного ремесла в нашей местности. Древнейший, по-видимому, рудник был «Пьяный» – против села, за рекой. Ходить близко, товар хорош, глубины до рудного пласта, на косогоре, всего семь-восемь сажен, да и кабак недалеко. Базар и кабак тогда находились ближе к реке, а не в центре села, и, возвращаясь с этой, по истине «каторжной» работы, не грех и не мешало выпить плошечку с устатку. Впрочем, я не смею утверждать, что отсюда про­исходит название рудника. Это не более как мое предположение, личная догадка.

Как бы то ни было, а с легкого начала «Пьяного» пошли ставить пробы везде и стали находить товар. А тут еще подоспела конкуренция. Кроме Илевского завода череватовский товар пошел на Ермишь, недавно выстроились заводы близ деревни Балыкова (менделеевский) близь Кулебак (Струве), а руду все требуют из череватовских рудников, — потому что ближе нет. Возят еще откуда-то, да очень далеко, да и качеством и процентным содержанием чугуна та руда послабее, а «наш товар подобротнее будет». Таким образом, рудный череватовский район доставляет работу не одной тысяче рук. Роют череватовцы, князьивановцы, Вертьяново, Канерга. Возят, кроме сейчас помянутых, – быковские. осиновские, ермишинсмкие, кулебацкие. «Чем лежать – хоть лошадь кормится!»

В виду такого значения для окрестности, в виду того, что еще по всей губернии нет подобных рудных местностей, осмеливаюсь думать, что ниже приводимые подробности о наших дудках могут иметь некоторый интерес для читателя. Кому интересно знать, чем и как кормится мужичок, тот про­смотрит, надеюсь, сведения, как и чем копают руду, об инструментах и орудиях, о способах и приемах рудокопа, об его радостях и горях, о веселой дележке и о грозных сценах «пошла!» — «засыпало!» где гибнут надежды семей, где бесстрашие и героизм этого глиняного человека выступают во всей своей дубоватой красоте, без театральных белил и румян, а в самородной грязи и охре…

Инструмент

Наступает осень, долгая и скучная пора. Полевые работы кончены, хлеб свезен и сложен в копны, молотить нельзя: грязь, слякоть, дождь, снег. Впрочем, жители Череватова и всегда не торопятся молотить, вопреки обыкновению окрестных сел и деревень, и имеют на это основательные причины. С осени, когда все молотят и продают хлебец, он дешевле, череватовцы покупают, едят с крючка, а свой хлеб, которого очень немного, приберегают для переду. Придет весна, ростополь; дудки рушатся, работа и возка руды прекратится, хлеб с половины зимы вздорожал, да за бездорожицей и под­возу нет: тогда мы примемся за свой хлебец. Пока можно, мы кормимся рудней и дешевым привозным хлебом, когда нельзя – беремся за свой.

Итак наступает поздняя осень, и скоро нападет зима. Рудокопы припасаются к своему тяжкому заработку. По вечерам товарищи по прошлогодним работам «рудного сезона» опять сходятся и совещаются и таким образом понемногу образуются «артели». Число членов артели, смотря по обстоятельствам, бывает различно. Самое малое число, необходимое – трое. Один в глубине дудки роет товар (руду) или землю, другой подвозит его в кадушке к устью дудки, третий вывертывает наверх. Когда товар окажется и подаст надежду на хорошую добычу, одинокие рудокопы, почему-нибудь не успевшие составить артель свою, присоединяются к готовым артелям — «вкупаются в артель».

При этом обычай требует «поставить», т. е. сделать угощение членам-учредителям артели и конечно самому выпить с ними, чем и скрепляется их союз. Других сколько-ни­будь особенных обычаев кажется нет. Бывают исключения, да редко: одна, например, артель, основалась однажды из непьющих, и пьющих не принимала, Иногда дается обещание не употреблять матерного слова. Сын земли имеет великое, отчасти языческое, почтение к своей кормилице. Рудокоп не спустится под землю «не в очищении»: исправлять естественные потребности он выходит наверх, ругаться матерно под землею ­– тоже грех: разгневанная Цибелла задавит дерзновенного! Впрочем и в среде рудокопов немало свободно мыслящих людей, которые стоят выше этих предрассудков старины. Цивилизация и скептицизм залетают даже и в дудки!

По окончании работ благополучном и с выручкой артель служит благодарный молебен. При начале работ служат, но почему-то редко. Видно принимаются «помолясь Богу» – дома.

Выбравши, «облюбовавши» место, артель принимается за дело. Начерчивается на земле круг в аршин в Диаметре, и пускаются в дело инструменты, о которых надобно ска­зать несколько слов. Все «инструменты и снасти» выдаются той рудной конторой, на земле которой производится копание руды. Рудокопы приносит с собой только свою силу и терпение. Контора ведет особую запись лопаткам, клюшкам, болтам, грохоткам, канатам, кадушкам и пр. Она но опыту знает, на сколько хватит каната, сколько убудет клюшки и пр. Чтобы рабочие не крали и не пропивали конторских вещей, требуется испорченную вещь представить в контору, и тогда вместо нее будет выдана новая, без всякого взыскания за пере­шибленную клюшку, оборванный канат. Только трудись, значит, а хозяйского добра не жалей.

Итак, работа начинается. Идет в дело полукруглая железная лопатка с коротенькой ручкой и быстро образует узенькую дудку. Как в ней повертывается рудокоп и, подры­вая под собою землю, успевает выбрасывать, – трудно предста­вить. Я уверен, что в шанцевых и минных работах череватовцы были бы первые молодцы. Места занимают мало, работают быстро, долго, неутомимо, и дело видимо растет. Выки­нутую землю разравнивать кругом, и образуют круглую или четвероугольную платформу— «точок» — от слова ток, гумно.

Когда земля камениста или промерзла, и лопатка ее не берет, пускают в дело «клюшку». Это железная полоса в дюйм толщины, в аршин длины, в несколько фунтов весом. Один конец заострен, а другой загнут в виде буквы Г, от чего и происходит название клюшки. Клюшка это вечный товарищ рудокопа от колыбели до могилы. И могилу рудокопа выроет та же клюшка. Рытье могилы в других селах в средине зимы, когда земля промерзла на аршин и более, сущая надса­да. С легенькими кирками, с лопатами, с топориками-тупи­цами, без навыка, бедные могильщики бьются по двое суток, разводят яму с овинную и приходят в отчаяние. У нас не то! Клюшка не свой брат! Быстро, точно, скоро, верно работает она – в полдня готова могила, вымеренная как гроб, отстроганная как столярный гроб, верная и точная как сама смерть – на то клюшка!

Зато уж не рудокоп тот, кто заложил и пропил клюшку!

Иногда другая, соперничествующая артель, зная или пред­чувствуя удачу нашей артели, ставит свою дудку подле нашей рядом, чтобы целую зиму заедать наше счастье. Тогда происхо­дить ожесточенная схватка, и доходить дело до клюшек. Впрочем, до убийства и даже до увечья, до суда дело но доходит. Рудокопы соседних дудок, хладнокровные зрители, разнимают и третейским судом разбирают «по закону, по правде», виновные покоряются. Дело в том, что давним обычаем и молчаливым согласием всех освящено какое-то расстояние, ближе которого нельзя, незаконно ставить дудку другой артели. Погон­ной мерой при этом служит та же клюшка.

Итак, дудка начата и быстро идет в глубину. Наконец она стала в рост человека. Землю стало трудно выкидывать наверх, пора ставить «баран».

На устье дудки кладется четвероугольный деревянный сруб в один венец, чтобы края отверстия не обивались, не осыпались. По двум сторонам устья врываются не толстые столбики ар­шина полтора вышины, «сошки», а на них кладется баран. Это вал аршина в два длиною и в четверть толщиною с железными наконечниками и двумя ручками, какой нередко встре­чается на деревенских колодезях, и с железным кольцом посреди ручек. На это кольцо навязывается «канат» — веревка пальца в два толщины, а на ней, на нижнем конце, горизон­тальное полено, четверти три длиною, так называемый «кляпень».

Товар

Дудка наша уходит все дальше и дальше в землю; ба­ран то и дело выносит кадушки, и рудокоп-копатель и рудокоп-баранщик, между дел могут изучать наслоение пластов, первый по вертикальной скале внутри дудки, второй – по тому, что выносит кадушка. Вот идет темно-серая земля – верх, вот слой желтой глины, вот мелкий песок охряного цвета. Пришел песок и у рудокопов начинается новая забота. Рыхлый песок не может держаться отвесными стена­ми, как глина; он «пойдет», — станет сыпаться в дудку; его необходимо «забирать», удержать стенами вроде колодезного сруба — «заборками». По непростительной скаредности и скряжничеству рудных контор заборки эти выдаются преступ­ной тонины. Представьте сосновые или елевые дранки толще ли­нейки и много тоньше ладони. Эти утлые пластинки, по мере углубления в слой песка, срубаются в лапу, как колодезный сруб, и должны выдерживать давление громадного слоя песка в продолжение целой зимы на пространстве от верхнего венца до нижнего, иногда в три и шесть сажен. От действия атмосферы, подпочвенных вод, заборки иногда «выдувает», т. е. средина каждой заборки выгибается внутрь дудки. Если при этом хоть одна заборка не выдержала и лопнула, да во время работ, — наступает страшная, грозная катастрофа, ужас ко­торой трудно представить и нельзя описать. Мы надеемся еще воротиться к этому предмету, но еще раз повторим, что расчетливость контор отвратительна и возмутительна.

Песок мы прошли, слава Богу, попадает опять твердый слой: глина или известковый разборный камень, кремни. Иной раз встречается «вап», который составляет дурной признак: под ним товар редко встречается, значит дудка ведена напрасно. Вап — это тёмно-красная глина, очень сходная цветом с мумией. Крестьяне ею красят дуги, ставни окон, рамки картин. Я давал для испробования одному живописцу: не годится ли вап для масляной краски; живописец говорит, что вап, против мумии, жидок, выше цветом и сквозит. Надобно бы попробовать обжигать его, чем улучшается достоин­ство всех красок, состоящих из железистой глины: охры, умбры, тердесьена.

Решительным признаком, что руды дальше не будет, и ждать нечего, служит жагра, – особенный беловатый камень, попадающийся саженях в десяти-двенадцати. Пока не встре­тилась жагра, надежда не потеряна, и мы роемся и, наконец, встречаем желанный товар – руду.

Руда – это, кто не видал ее, камень, в котором переме­шаны слои чугуна, как будто черепки разбитой заржавленной сковороды, в темно-коричневой массе темной охры, с прожилками светлой охры; в полукруглых раковинах почти чистого чу­гуна заключаются иногда, как ядро в скорлупе, комки (сердце) с миндалину величиною, охры или красного итальянского мела. Общим видом комья руды напоминают заржавленные окалины, что валяются около кузниц. Чем больше слоев чисто чугунного цвета, тем богаче процентное содержание чугуна – до 50%; чем белее и землистее товар, тем беднее чугуном. По внешнему расположению частей в рудном слое товар бывает «разборный», мелкий, кусками от ореха до кулака, легкий для рудокопа, спаянный глиною, охрой, или сплошной, крупный, кри­цами с голову, с чурбан, так что иногда одна крица на­полняет кадушку. Для отбивания криц от скипевшейся массы употребляются железные клинья, клевок, инструмент вроде острого молотка или клюва птицы, и балда, молот из чугуна на деревянной рукоятке. Этот «сплошной» товар добычен, но солон рудокопу.

Направление слоя руды по большей части горизонтальное, изредка наклонное к горизонту, или восходящее под небольшим углом. Толщина слоя руды тоже различная, начиная с четверти аршина и доходя местами «печи» (род залы) до сажени. Это чрезвычайная редкость и чрезвычайное счастье ру­докопа. Этот труженик, принужденный, то лежа на левом локте долбить клюшкой товар, то, сидя на корточках и со­гнувшись, бить тяжелой балдой, упрямую скалу руды, тут может расправиться во весь рост, как на воле, и работать во весь мах. «Раззудись плечо, размахнись рука!» Но, увы, это счастье очень редко!

Угрюмый работник в темном царстве гномов видит иногда редкие явления природы. Идет толстый слой вапа с белыми прожилками глины на манер мрамора, и вдруг из него появляется струя газа, мешает дышать, гасит свечи, велит выходить наверх. Это явление чаще бывает перед оттепелью по осени и к весне. Нечего делать. Ведут рядом параллельную дудку и пробивают между ними горизонтальную «проходку». Тогда образуется течение воздуха, уносить газ, и позволяет вновь начать работу. Одно неудобство: обыкновенно в дудках и подходах очень тепло, работают в одной рубашке, а тут образуется сквозной ветер, и леденит мок­рую рубашку рудокопа. В таком случае, как скоро газ удален и перестал прибывать в дудку, – вентилятор надо за­крыть: свечи станут гореть ровнее, и дудка опять нагреется.

В другой раз из стены дудки или трещины подхода вдруг со свистом вырывается ветер… Вероятно, там рядом есть пустота, пещера – да рудокопу что за дело?

Иной раз, отбивая куски руды, он вдруг образует брешь, пролом в какую-то пустоту. Свет свечи, направ­ленный туда, показывает тихое пространство воды, уходящее во мрак. Надо бы конечно разузнать, что это за подземные озера,— да рудокопу до того ли? Притом – там, во мраке не­известности, живет неопределенная угроза ужасающей кары за дерзновенное любопытство, дерзающее приподнять завесу тайны с неисповедимого…

Рудокопы люди умные, 
Сами могут рассказать!

Впрочем, откровенно говоря, такие водоемы встречались только на одном руднике «Мангазея», и никаких рассказов, предположений, легенд об них не существует. Чаще в дудку просачивается слабая струя воды и делает положение рудоко­па и неприятным и смешным. Целый уповод он валандает­ся в жидкой глине, и вылезая из дудки весь оказывается окрашенным в жидкую желтую охру… Смейтесь кому охота!

Подход

Припомните, что этим именем называется горизонталь­ная галерея, идущая вдаль от места, где дудка достигла поверхности рудного пласта. Смотря по богатству залежи, по числу рабочих в артели, и по направлению, куда пошел пласт, подходы иногда ведут несколькими радиусами, в виде веера и т. п., что бывает очень редко.

Скажем сначала, как укрепляется эта галерея сверху и с боков. На полу, вы помните, настланы шпалы. По бокам против них, у стен, поставлены колонки – «подполки» (вернее подпорки) – эдак с поларшина одна от другой но стене и вышиною равные вышине галереи, обыкновенно около аршина (чтобы можно было ползать с кадушкой). На них, поперек галереи, положены перекладинки и общий вид галереи можно представить в виде анфилады оконных или дверных рам, идущих то прямо, то изгибами.

Для выноса земли и руды из-под земли употребляется «кадушка». Это обыкновенная крестьянская квашня. На верху к ней приделываются мочальные ушки, в роде тех. какие делаются у саквояжей. Когда надобно кадушку спускать или поднимать, эти ушки надеваются на кляпень; когда надобно кадушку отцепить – снимаются. Под дном кадушки подделы­ваются два полена с закругленными концами — «полозки». Когда товар найдется, на дне дудки выбивается «печка», род ма­ленькой комнаты и от нее начинается и ведется в ту или другую сторону горизонтальная галерея (штольня) по здешнему «цевка» или «подход» (траншея), иногда очень далеко. Таскать кадушку с товаром из глубины этой галереи до устья дуд­ки, самая тяжелая работа, а поручается обыкновенно младшим членам артели, парням: они тоньше и поворотливее. Для облегчения движения по всей галерее через поларшина поло­жены короткие поленья — «подполки» — (шпалы), по которым и едет кадушка на своих полозках и везет обыкновенно около двух пудов руды. Подъехавши к устью дудки, кадушка кричит на верх, оттуда спускается канат; возница надевает ушки на кляпень, дает знак, баран начинает вертеться и поднимает кадушку наверх, а возница прячется в нише печки или в подход… Бывали случаи, что кадушка срыва­лась, или просто падал из нее круг, ком руды и неосто­рожный возница платился… В продолжение моей службы один парень был убит (т. е. вскоре помер от сотрясения мозга падением куска руды в голову). По странному стечению обстоятельств на другой год почти об ту же пору пустая кадушка слетела его брату в голову: этот уцелел, только похворал немного.

Надобно сказать еще несколько слов о щите. Верхнему рудокопу, который вертит вал (баранщику), достается иной раз очень жутко: сильная вьюга слепит ему глаза, или мороз­ный ветер пропитывает его насквозь, и гасит огонь, который постоянно горит подле него для закуривания трубки, для согре­вания окоченелых рук. Для защиты его со стороны ветра ставится щит, т. е. ширма из соломы и прутьев связанная, около квадратной сажени величиной. За щитом все-таки по­легче. Уходя с работы и снявши баран, для предосторожности, этим щитом покрывают устье дудки или закладывают досками.

Иногда, по непростительной небрежности, эта предосторож­ность не соблюдается, и выходят истории. Расскажу для примера две: одна случилась до моего поступления в приход, другая при мне. Крестьянка деревни Князь-Иванова, урожденка сельца Силева, в осеннюю родительскую субботу пошла в Силево по­мянуть своих родителей. Рано утром напекла блинов, наклала их в кошель, и отправилась на свету в путь, – версты че­тыре или пять. Чем идти обычной дорогой, короче пройти тропой через рудню. В сумраке утра, ослепляемая вьюгою, бедняга шла – шла, да и влетела в дудку. За молитвы родителей Бог спас: не убилась. Она была тепло одета, накутана, да за пле­чами кошель с блинами – это и затормозило ее падение в узком цилиндре дудки. Что-то размышляла она в своем уеди­нении, пока родные хватились ее? Навели справки в Силеве, думали занемогла, осталась погостить – не тут-то было. «Посоха» (розыск, рекогносцировка) наткнулась на открытую дудку и вы­тащила затворницу. Пищи с ней было довольно, питья не было, да надобно думать, что ей было не до еды, в этой живой могиле.

А вот другой случай. Есть у нас в селе крестьянин Иван Афанасьевич Мозгов, 53 лет, православный. От прочих он отличается двумя приметами: физической и нравственной. Нравственная – любит выпить зело, физическая – хромает нога, косо вставленная, во время хождения описывает странные полукруги. Поэтому от своих соседей и собутыльников получил особенную кличку: «Нога». Для краткости речи мы и будем звать его этой фамилией. Раз этот Нога вздумал сходить в гости, к своим родным, в деревню Малое Череватово. Вздумано – сделано. На дорогу Нога немножко выпил для храбро­сти. Посидевши в гостях и нагрузившись достаточно, Иван Афанасьевич простился и пошел домой, но домой не попал. Вы наверно предчувствуете, что он угодил в дудку, и не ошиба­етесь. Утром домашние взыскались Ноги: нет Ноги! Искать. Нашелся догадливый человек, который а priori составил такое заключение: 1) Иван был пьян, значит не шел наезженной дорогой, а писал мыслете; 2) Иван — «Нога», значит он писал по свежему снегу иероглифы с росчерками. На основании таких заключений пошли искать Ногу, по вышеописанным приметам. Оказалось, что Нога неразумно ушел в сторону, прямо противоположную с. Череватову, зашел на рудню и слетел в открытую дудку вниз головою. Вот те Нога! Дудка 18 сажен! Иван Афанасьевич однако оказался жив; сидит по колени в воде, должно быть ногу размачивает, и уже трезв…

Вытащили бедного Ивана разбитого, но целого. Исповедался, причастился, соборовался, полежал недельки две и оправился. Спрашивается: как он не разбился с такой высоты? Вероятно и тут помогла ему нога. Согнутая коленка и носок лаптя чертили по стене дудку, и были вроде тормоза, да воздух, впираясь под ним, поддерживал его как парашют. Что ему казалось, что весь он разбит – это просто следствие страха или еще вернее ревматизм от сидения в холодной ванне больше положенного. Алкоголь заранее принятый, послужил ему оче­видно в пользу: иначе он мог бы простудиться посерьезнее и умереть от зазноба, а не от ушиба. Видно, нет худа без добра.

Доселе здравствует в деревне один молодец, который на спор за полштоф бросается в осьмнадцатисаженную дудку и падает невредимо. Вероятно с его присутствием духа он умеет сдерживаться от быстроты полета руками и ногами, а полушубок служит парашютом. Вот образчик мордовского salto mortale.

А вообще-то говоря, путешествие в дудку, даже и не таким эксцентричным способом, не имеет никакой приятности, и производит, особенно на непривычного, подавляющее впечат­ление. Постепенно густеющий мрак, уединение и глубокая тиши­на, может быть увеличивающееся давление воздушного столба, запах земли — все вместе производить какое-то уныние, сжимание сердца… Впрочем, это не страх, что вот-вот задавит, либо веревка лопнет, — нет, об этом как-то мало думается. Это смятение духа перед неизвестным, но действительным, молчаливым, но ужасающим. Это схождение в преисподнюю…

Священник В. К. Владимирский, «Нижегородский сборник, т. 8» Ниж. Новг., 1889 г.

---

[1] «Вичкинза — искаженное черемисское название Викшинза (шинза по-черемисски означает ручей, родник») — так говорит И. Н.Смирнов, автор недавно появившегося в Казани превосходного труда о черемисах («Черемисы, историко-этнографический очерк», Казань, 1889). Этот автор весьма доказательно поддерживает мнение о том, что область нынешней нижегородской губернии в домордовские времена была заселена черемисами, которые жили здесь не только по нижнему течению Оки, как указывает начальная летопись наша, но и в пределах почти всей тепе­решней нижегородской губернии, что подтверждается уцелевшими до сих пор географическими названиями: Сартаково, Бакшеево, Майморы, Чере­мисское — в нижегородском уезде; Макателем, Верякуши, Каналгуши, Серякуши, Туркуши — в Ардатовском уезде; Чиргуши, Пичингуши, Паракуши — Лукояновского; Шурговаш, Несияр — в Макарьевском; Шарпан, Улангер — в Семеновском и т. д. (Примечание редакции «Нижегородскго сборника»)